Самарский портал "Технологии, компьютеры"

Не могу сказать, что жизнь меня баловала путешествиями в разные страны, но в две страны мне попасть повезло.

В 1967 году, когда я учился в 8-м классе, мои родители поехали в длительную командировку в Алжир, а меня отправили к бабушке во Львов. Не знаю, была ли такая традиция в те времена или просто мне так повезло, но это случилось: на летние каникулы в 1968 году я поехал к ним.

Рейс Москва-Алжир-Гавана осуществлялся самолётом Ту-114 с двигателями НК-12МВ. И самолёт, и двигатель изготавливались на куйбышевской Безымянке и были для того времени уникальными: всего этим самолётом установлено 32 мировых рекорда. До 2006 года Ту-114 можно было увидеть на постаменте возле аэропорта Домодедово, я имел возможность его сфотографировать, но как-то даже в голову не пришло, что этот памятник может быть разрушен. Конечно, самолёт был не идеален, и один из его недостатков (вызванный соосными винтами и редуктором) я хорошо запомнил: в салоне было достаточно шумно. Прилетели ночью.

И вот Африка, автобус до Бумердеса, и мы «дома». На столе какое-то невообразимое количество лимонадов, соков, фруктов, пирожных… И дело здесь даже не в высоких зарплатах, которые наши специалисты получали за рубежом (при этом все остальные получали в разы больше), а в том, что это вообще можно было купить, оно реально существовало в магазинах. Ел в основном глазами, потому что сил уже не было – дорога была дальняя.

На следующий день родители повезли меня за 55 километров в город Алжир, где находился их офис. Кстати, путаница между названием города и страны есть только в русском языке: по-французски страна называется Algerie, а город – Alger, произносятся эти слова тоже по-разному. Свою ошибку родители поняли сразу же: я хоть и старался вести себя тихо и незаметно, но всё равно в офисе компании был явно лишним. Тогда мне дали 10 динар (тогда динар был равен «новому» франку) и отправили стричься, объяснив, что парикмахерская через дорогу. Первый шок (сладости и фрукты не в счёт) испытал при попытке перейти улицу: я встал на тротуаре и стал высматривать, как бы мне ловчее проскочить, но тут движение неожиданно встало, и водитель остановившейся передо мной машины жестом пригласил меня перейти проезжую часть. Слава богу, язык жестов интернациональный, потому что французского я не знал (в школе учил немецкий), арабского – тем более. Впрочем, все, кто за рулём французский знали. В парикмахерской мне помыли голову – ещё одно яркое воспоминание, поскольку в советских парикмахерских голову не мыли. Смысл этого действия я понял позже, когда встал с кресла и не почувствовал привычного (после стрижки) покалывания за шиворотом. Однако здесь возникла и первая трудность в общении: закончив процедуру, парикмахер взял зеркало и с его помощью стал показывать, как я выгляжу теперь сзади, очевидно, ожидая моей реакции. Французского, как я уже говорил, я не знал, но и по-немецки ни слова не вспомнил. Наконец, араб-парикмахер спросил сам: «Хорошо?». «Хорошо, хорошо», – ответил ему радостно.

Я вернулся в офис, и отец стал придумывать, куда бы меня ещё отправить. «В кино хочешь?» Отчего же не хотеть? В газете посмотрели что где идёт, и нашли фильм из серии про Джеймса Бонда «Goldfinger». Я даже не могу сказать, что в СССР этот фильм был запрещён, по отношению к фильмам такое понятие, скорее всего, вообще отсутствовало. Если аудио уже можно было копировать, то пора видео ещё не настала, а то, что в кинотеатрах многого не было – так это отдельный вопрос. До кинотеатра надо было идти через весь город, отец и сам не знал, где этот кинотеатр находится. Помог более опытный сотрудник: он быстренько набросал схему (вот мы, вот проспект, сюда свернуть), и меня отправили на поиски кинотеатра. Уже в дверях я сообразил спросить: а что делать, если заблужусь? Тогда мне на этом же листе написали слово «Sonatrach», сказали, как оно произносится, объяснили, что это название их компании, и что все в городе знают, как туда пройти. От меня лишь требовалось показать листок со словом прохожему, а в случае его неграмотности произнести название фирмы. Ещё сказали, что в туалет можно пойти в любом баре (ещё одно неведомое в те времена понятие), только для приличия надо там что-нибудь заказать. Когда я это вспоминаю, мне иногда самому не верится: чтобы родители в первый день в незнакомом городе незнакомой страны без знания языка отправили ребёнка через весь город (а сотовых телефонов тогда тоже не было)! Но тогда я почему-то не волновался, а по дороге зашёл в бар и взял бутылку пива «33 Export» (trente trois, читается «тран труа», это я подслушал там же). На Джеймса Бонда я не попал: в Алжир с визитом прибыл министр обороны СССР маршал Гречко, и руководство страны решило сделать ему приятное, сняв с проката все американские фильмы. Пришлось смотреть какую-то ерунду, а Джеймс Бонд так и не вернулся на алжирские экраны во время моего пребывания: укреплялась дружба с СССР. Правда, сам кинотеатр приятно удивил: красные бархатные сидения (люди моего поколения помнят пулемётные очереди откидывающихся фанерных сидений по окончании сеанса), кондиционер, служительницы с фонариками, провожающие опоздавших на места, качество звука и изображения.

После кино оставалось ещё много времени до окончания рабочего дня, и я позволил себе сделать небольшой крюк. Позже выяснилось, что я забрёл в район под названием Casbah, куда ходить в одиночку запрещалось, поскольку это был действительно опасное место. Тем не менее, к концу дня я благополучно добрался до офиса. Оказалось, что я зря так старался тянуть время: отец хотел пойти со мной в магазин купить джинсы. Забегая вперёд скажу, что джинсы и прочую одежду/обувь мне благополучно купили в следующий приезд в город. На этикетке к джинсам было написано «The best in the World», что сильно подействовало на мою неокрепшую психику, ещё не успевшую адаптироваться к рекламе. В обувном магазине поразило то, что можно было бесконечно (так мне показалось) мерить ботинки, при этом продавец не только не проявлял никаких признаков нетерпения и недовольства, но даже напротив, был рад подавать новые пары обуви.

Вечером разглядел жильё. Специалисты и переводчики жили в бывших французских казармах для рядового состава. Что-то вроде панельных «хрущовок», каждому полагалось своя квартира: одиноким двух-, семейным – трёхкомнатная. Преподаватели ВУЗов (там их всех называли профессорами) считались рангом выше и жили в коттеджах. Не знаю, как там жили французские солдаты, но то жильё, что я увидел, было явно не хуже того, в котором жила в СССР семья двух кандидатов наук.

Французский осваивал в разговорах с местными ребятами арабами и продавцами. После общения с советской торговлей поражало желание вольных продавцов понять, чего же мне надо. Они могли потратить и 10, и 20 минут – но чтобы до полной победы. В магазинах я научился и странному французскому счёту: до восьмидесяти у них всё, как у остальных – десятки и единицы (в немецком сначала единицы, потом десятки, но это тоже терпимо), а вот восемьдесят у французов – четыре по двадцать (quatre-vingts). Девяносто – четыре по двадцать и десять (quatre-vingt-dix). Интересно, что когда после месяца пребывания в Алжире мне встретился человек, говоривший и по-немецки (который я несколько лет учил в школе), я с удивлением обнаружил, что по-французски я объясниться с ним могу, а при попытке говорить по-немецки меня сразу же клинит.

Наш контракт жил между собой дружно, было несколько клубов по интересам. В музыкальном в складчину покупались диски, которые затем переписывались на магнитофонные ленты. Помню, что магнитофоны крутились постоянно, про пиратство и авторские права тогда не задумывались вообще. Также интенсивно копировались и наши барды, не издававшиеся в Союзе: Городницкий, Окуджава, Ким и, разумеется, Высоцкий. В морском клубе также в складчину был куплен катер с мотором, подводное снаряжение, водные лыжи. При покупке мотора произошёл забавный момент: модель всем клубом долго выбирали по каталогу, а когда пришли в магазин, её там не оказалось. Наши сильно расстроились, а хозяин никак не мог понять причины: ведь всего один звонок в Париж, и через несколько дней мотор будет в магазине! Когда наши это поняли, удивлению и восторгу не было предела – как, оказывается, всё просто! Мотор, как мне помнится, был фирмы Johnson. Аудиотехника – Philips, Grundig, Telefunken (сейчас на нашем рынке присутствует только первая). А какие были тёмные! Отец купил катушечный Philips, и решил, что колонки ни к чему. Так и слушали много лет с контрольных динамиков: один в корпусе, один в пластиковой крышке. Наши колонки 10 МАС и 35 АС (до сих пор слушаю и не жалуюсь) появились на много лет позднее.

Но на самом деле не всё было так гладко. Летом все уезжали в отпуск в Союз (похоже, наш приезд был всё-таки исключением из правил), а один специалист решил остаться на отпуск в Алжире. Коллегам он объяснил это желанием сэкономить деньги (а смысл в экономии был: за четыре месяца там зарабатывался автомобиль «Москвич» – фантастика для советского инженера), но на самом деле у него были совсем другие планы. Когда основная масса схлынула, он сел на паром, и поплыл во Францию. Дело в том, что Алжир хотя и отделился от Франции в 1962 году, но как-то не сразу и не совсем – при переезде во Францию тогда не требовался даже паспорт. Погуляв по Елисейским полям и полюбовавшись на Эйфелеву башню, смелый путешественник двинулся дальше. Всего маршрута я уже не вспомню, но испанская коррида точно там присутствовала. Вернулись из отпуска два его лучших друга, привезли из Союза чёрного хлеба и водки и пошли навестить товарища. Один красочно живописал, как он целый месяц беспробудно порол дешёвую водку (В Алжире она стоила больше 70 динар, при том, что бутылка пива около динара. В принципе, по той жаре можно было обойтись и пивом, но уж очень сладок запретный плод.) Второй, будучи неженатым, рассказывал о своих любовных подвигах (вспомните «Служебный роман» – с таким арсеналом соблазнять девушек было совсем не сложно). Товарищ, который остался в Алжире, крепился очень долго, но потом они его всё же «достали», да и выпитая водка наверняка сделала своё гнусное дело. В общем, он сказал им в глаза, что они дураки и хвастуны, и пока они занимались в Союзе всякой ерундой, он посмотрел и на Монмартр, и на бой быков и ещё много на что такого, чего им в жизни не увидеть. Разошлись далеко за полночь, и он ещё спал, когда в дверь к нему постучал ответственный товарищ и сообщил, что за поведение, недостойное советского специалиста, ему приказано в 24 часа вернуться на Родину, и вообще с этого момента он невыездной.

При французах Бумердес (Boumerdes) назывался Роше Нуар – (Rocher Noir чёрные скалы). В Google Earth нашёл скалу, с которой мы прыгали в море. Внизу там было достаточно мелко, после входа в воду надо было сильно извернуться, чтобы на попасть на камни, усеянные морскими ежами. Опыт, разумеется, пришёл не сразу, и иголки морских ежей совсем не похожи на этот же орган их сухопутных собратьев. У морских ежей это такие известковые палочки, которые, если попали по нормали, входят глубоко в тело и обламываются. Вытащить их уже нельзя – они крошатся под рукой. На этих камнях со мной произошёл случай, тоже говорящий о разнице менталитетов. Я стоял наверху, а снизу поднималась незнакомая девушка француженка. Приблизившись, она протянула руку, будучи в полной уверенности, что я ей руку уже подал. Её рука не нашла опоры, девушка покачнулась, подняла глаза, и посмотрела на меня таким удивлённым взглядом, что я помню его до сих пор. Руку я ей подал, то вот это опоздание на доли секунды…

Нанырялся я так, что у меня воспалилось ухо. До этого я маялся только от зубной боли, и должен со всей ответственностью сказать, что зубная боль не идёт ни в какое сравнение с ушной. В контракте был врач, вечером он закапал мне ухо камфарным маслом, но от этого оно только разболелось ещё сильнее. Утром меня повезли в госпиталь ООН. Идём с мамой по госпиталю, все вокруг смуглые, явно по-русски не понимающие, а ситуация необычная, я тоже не знаю как спросить про ухо-горло-носа. И вдруг навстречу из двери выпархивает юная блондинка, как мне показалось, славянской внешности. Подлетаю к ней: «Девушка, Вы русская?». «Но, чешка!», говорит она, меняясь в лице, отворачивается и демонстративно проходит мимо. Иногда говорят, что русских везде не любят. Я этого не замечал, но хочу напомнить, что шёл 1968 год и только что советские танки топтали пражскую весну. Конечно, и клятву Гиппократа никто не отменял, и не мог я в 15 лет отвечать за это вторжение. Но я её понял и не обиделся – она была права в своей ненависти. Нужного специалиста мы нашли, оказалось, что у меня серьёзное воспаление, которое могло прорваться в любой момент. Если бы оно прорвало барабанную перепонку, я бы остался на одно ухо глухим, и это было бы везение. Потому что если бы оно прорвалось вовнутрь, я бы погиб. А касторовое масло и грелка, как выяснилось, только провоцировали этот прорыв. Он прижал мне голову, аккуратно проколол барабанную перепонку, и боль тут же прошла. Только после этого он стал записывать, спросил моё имя. «Владислав». «О, мы тёзки, а меня зовут Ласло – Ласло Венси, я венгр». На мой вопрос о причинах свободного владения русским языком, Ласло сказал, что во время Второй мировой войны был мобилизован в германскую армию, за что получил 15 лет советских лагерей, которые полностью отбыл. К сожалению, других подробностей биографии моего спасителя я не знаю – не та была обстановка, чтобы затевать долгую беседу.

Это были волшебные каникулы: я занимался охотой в прозрачных водах Средиземного моря, научился стартовать на водных лыжах прямо с берега, ходил по римским дорогам к циркам, где когда-то бились гладиаторы, пил прекрасное вино и пиво (то вино, что в СССР называлось «Алжирским» явно было не из Алжира, а «Жигулёвское» после «33 Export» я потом год не мог в рот брать), ездил на «Ситроенах», «Рено» и «Пежо» (правда, только пассажиром), слушал Пресли, Битлз, Пиаф, Армстронга и Высоцкого (и кого только не слушал), ходил в джинсах и жевал жвачку.

Родители решили продлить мне каникулы, и в Москву я прилетел только в конце сентября. Автобус от аэропорта довёз меня до Большого театра, я вышел, направился через переход на другую сторону улицы (посмотреть) и чуть не был сбит таксистом, который в соответствии с нашими тогдашними традициями был уверен, что я уступлю ему дорогу. А я, избалованный за три месяца другой жизнью, уже привык, что водители не давят пешеходов, тем более, на «зебре». Пробило полночь, карета превратилась в тыкву…, продолжалась обычная жизнь.