Самарский портал "Технологии, компьютеры"

Открытое поздравление с прологом и эпилогом

Пролог

Гуманитарные предметы в школе я не любил в силу их крайней политизированности, и русский язык с литературой не были исключением. Более того, по этим предметам я в 9 классе благополучно остался на осень, после чего уже точно не представлял себя человеком пишущим.

Хотя сочинять, когда был повод, случалось. Например, в 10 классе, уже весной, учительница литературы внезапно объявила, что кроме русской и советской существует также иностранная литература. Однако она настолько убогая по сравнению с русской и советской, что для понимания этого факта нам достаточно будет прочитать какое-нибудь одно произведение и рассказать о нём на следующем уроке. И вот через неделю на перемене подходит ко мне отличник и гордость школы с вопросом, не читал ли я чего из иностранной литературы. Разумеется, Оруэлла тогда не издавали, но Фенимор Купер, Герберт Уэллс, Конан-Дойл, Марк Твен, Бальзак, Гюстав Флобер, Анатоль Франс, Лион Фейхтвангер – это всё можно было если не купить, то взять в библиотеке. Поэтому я сначала даже не понял вопроса, но тут оказалось, что наш отличник не читал ничего и просит хоть что-нибудь рассказать. И я рассказал! Что во Франции живёт знаменитый писатель коммунист Жорж Сименон, который всю жизнь стремился эмигрировать в СССР, но его не выпускали враждебные нам французские власти. И что этого писателя никогда не издавали на родине, потому что все его произведения были направлены против фашизма. Он писал о борцах Сопротивления, в частности об одном партизанском отряде маки (Maquis), где командиром был засланный из СССР Дмитрий Медведев, а комиссаром… правильно, комиссаром там был Мегрэ! Ну, а дальше, как говорила моя бабушка, семь вёрст до небес, и всё лесом, что за перемену успел. На уроке сначала вызвали меня, поставили дежурный трояк, потом очередь дошла и до отличника, и он всё это понёс! Десятый класс, май месяц, «играй гормон», поначалу никто и не слушал, но один что-то начал понимать и толкать в бок соседку, потом другой. Кто не читал, тому объясняли, потом начали смеяться, потом смех перешёл в дикий хохот. В классе осталось только три человека, которые не смеялись – отвечающий с энтузиазмом у доски ученик, учительница литературы, которая тоже, как оказалось, не читала Сименона, и я, который всё это затеял и с интересом наблюдал. Разумеется, учительница вскоре почуяла неладное и попыталась понять причину столь необычного поведения учеников, одёргивала, призывала к порядку, но безрезультатно: как только рассказчик вновь открывал рот, все от смеха лезли под парты. В конце концов, она нашла источник - благо моё поведение отличалось от остальных, я сидел тихо как первоклашка – и выгнала меня из класса. Результата это, разумеется, не дало, точнее, дало, но противоположный задуманному.

Ну а теперь риторический вопрос: мог бы я тогда, в 1970 году опубликовать рассказ об этом эпизоде? К тому же не больно и хотелось: инженерная карьера привлекала меня намного больше, чем литературная или историческая. И я бы никогда не ушёл из машиностроения, если бы в конце 90-х оно не кончилось, точнее, не сжалось во много раз. И, хотя к сегодняшнему дню информационными технологиями я занимаюсь уже дольше, чем инженерной работой, ностальгию никуда не деть. Остаётся отводить душу разговорами со старшим сыном, который в этом году заканчивает тот же факультет, что и я.

Знакомство

В 2004 году редактор самарского филиала «Компьютерры» попросил меня съездить на мероприятие корпорации Intel в Москву. Было что-то масштабное, в конференц-зале, человек на двести. Я попал в Москву впервые после десятилетнего перерыва, всё было очень интересно. А через некоторое время пришло новое приглашение, уже лично. Я всё волновался – я же никакой не журналист, наверное, пригласили по ошибке. Но и отказываться не хотелось, решил, что при встрече объяснюсь.

Палладин увидел меня метров за двадцать и громко приветствовал: «Владислав, как Вы загорели!». Повторяю, в прошлый раз было около двухсот человек, и меня он видел впервые. Это какую же память надо иметь, чтобы вот так запомнить! Я, конечно, объяснился. Единственной целью было достойно уйти, чтобы не считали самозванцем и стололазом (правда, это слово я узнал позже, но не важно) и не выставили на пинках. Однако, к моему огромному удивлению, Сан Саныч (что поделать – так его все зовут) сказал, что моя должность ему совершенно не важна, что ему понравились мои вопросы докладчику, и он будет мне признателен, если я соглашусь посещать и следующие мероприятия. Честно говоря, за мою долгую жизнь так со мной никто не разговаривал… в общем, пришлось стараться соответствовать. Конечно, огромную помощь оказала жена: вычитывала, редактировала, заставляла переписывать. Теперь я и сам знаю, что писать у меня получается, но вот как он всё это сумел разглядеть тогда, увидеть во мне то, что я сам никогда не видел – загадка.

Работа

03

В 2006 году Палладин перешёл работать из Intel в Cisco на аналогичную должность. Я тогда знал про Cisco очень мало, поэтому видел в этом переходе не повышение, а, скорее, наоборот. Однако с его появлением узнаваемость бренда Cisco в России резко повысилась, а мероприятия приобрели неповторимую палладинскую атмосферу.

Удивительным образом можно было писать всё, что думаешь: выражать непонимание, даже недоверие к некоторым инициативам, и это ценилось не меньше, чем восхищение.

Правда, восхищения решениями Cisco было значительно больше – чего уж греха таить.

Это действительно огромный талант пиарщика: не сфальшивив ни в одной ноте и ничего

не приукрашивая, рассказать всё самое лучшее и интересное о своей компании, и делать это не эпизодически, а постоянно, ежедневно.

Самое сложное

В процессе общения с Александром выяснилось, что наши взгляды на многие важные вещи совершенно противоположны. Во времена СССР он защищал советскую идеологию в логове противника, а моими друзьями были диссидентсвующие граждане, в том числе и отсидевшие по знаменитой 70-й статье. Он из США писал статьи в «Известия», а я на портативной машинке Continental (вроде Эрики, которая, как известно, берёт четыре копии) перепечатывал запрещённый в СССР роман Булгакова «Собачье сердце».

Время от времени я пытаюсь найти консенсус, каждый раз неудачно, но вот что удивительно – это нисколько не умаляет моё восхищение Сан Санычем и не портит наши отношения. Поэтому когда он пригласил меня на свой юбилей, я счёл это за огромную честь, подарок судьбы и, конечно же, поехал.

Решение

В советское время все поездки в Москву состояли из двух частей – рабочей, когда надо было выполнить задание по командировке, и личной, когда мы бегали по магазинам, выискивая то, что «выбросили» (был такой термин) в продажу. Ориентировались мы по отсиненным (вся множительная техника была под строгим надзором гебешного 1-го отдела и множить «абы что» было запрещено, но у нас же никогда ничего до конца не исполнялось) картам Москвы, где рядом со станциями метро были указаны фирменные магазины «стран народной демократии»: польская Ванда, чехословацкая Власта, югославский Белград, румынский Ядран, ГДР-овский Лейпциг. Мы, провинциалы, как уэллсовские морлоки, выходили из метро на свет, сверялись с картой, если повезёт, отстаивали очередь (если нет очереди, значит, ничего не «выбросили»), и ныряли обратно. Надо сказать, что Палладин (если вернуться к Уэллсу) принадлежал к касте советских элоев, которым мир виделся совершенно другим.

Необходимое отступление, чтобы мои слова не казались слишком жёсткими. Одной из первых моих работ было приготовление форм для литья деталей авиадвигателей. Выглядело это так. Парафиновая модель довольно большого размера руками макалась в бочку с краской, состоящей из спирта, кислоты и других агрессивных жидкостей, затем в другую бочку – с песком, который налипал на краску. Для сушки эта модель ставилась в печь, наполненную газом аммиаком. И так до 17 раз, чтобы слой был толстым. Краска перемешивалась активатором, в песок со дна подавался сжатый воздух, над обеими бочками колыхались соответствующие облака, подача аммиака в печь никогда не отключалась. А модель к концу становилась такой тяжёлой, что на вытянутых руках опускать её в бочки не получалось (хотя занимался я тогда тяжёлой атлетикой) – только прижав к себе и ныряя головой в облака краски или песка. И никаких средств защиты! Когда в первый день меня позвали на обед, я ответил, что не могу – выворачивает. Ответом было, что всех выворачивает, без стакана спирта обедать нереально. И правда, выпил – пообедал. Честное слово, у уэллсовских морлоков были более гуманные условия.

Когда я стал ездить в Москву в новое, российское время, необходимость в беготне по магазинам отпала, и я стал соединять по поверхности те островки Москвы, что видел раньше возле станций метро. В этот раз я решил пройти по Садовому кольцу, зашёл в Музеон и увидел вот это. Сдёрнутый с постамента на Лубянке Дзержинский, красногранитный Сталин с отбитым носом, белокаменный Брежнев с четырьмя звёздами Героя, брежневская же композиция с гербом «СССР оплот мира», а на заднем плане церетелиевский Пётр I и новодельный ХХС.

И если это всё совместить в одной голове ещё как-то получается, то надеяться на то, что это одинаково совместится в двух головах, просто нереально. Не мы одни имели сложную историю, но в других странах она хоть как-то осмыслена, и есть общее мнение насчёт того, что хорошо и что плохо, у нас же пока всё как на этом снимке. И внутренний мир каждого человека зрелого возраста примерно такой же, как этот снимок – эклектичен и ярок. С этим нам жить, напрягать мозги, спорить и не соглашаться друг с другом.

Эпилог

Не будем себя обманывать, 70 – это не 30 и даже не 50. Но с другой стороны это повод ещё больше ценить каждую возможность увидеться, обсудить и поспорить с таким замечательным человеком, как Александр Александрович Палладин! Здоровья, дорогой коллега и учитель!